частью отца; успешно тонул в зимних водах Западной
Двины; потом успел свалить обратно в Москву и летом
сорок первого снова махнуть в Сибирь, в эвакуацию. 

Вообще, многие наиважнейшие события моей жизни
произошли за Уральским хребтом. Так что я имею больше
конкретных прав называться евразийцем, чем некоторые
нынешние российские политики, стоящие одной ногой в
Госдуме, другой — в Индийском океане. 

Во время войны, в Омске, я успел влюбиться в
одноклассницу буквально за месяц до зверского указа
Сталина о раздельном обучении двух полов. По всем
предметам я в школе драматически не успевал. Это не
помешало мне успеть не только схватить от любви и
коварства, от курения самосада и голодухи чахотку, не
только выздороветь, но и возвратиться в Москву
здоровенным верзилой — победителем палочек Коха,
умеющим стряпать супы, колоть дрова, растить картошку,
а также тайно ненавидеть вождя, с такой непонятной
жестокостью прервавшего романтические общения
мальчиков с девочками в советской школе.